ПЕСНЬ О ВОДЕ

Потопленный фрегат плывет под водной толщей,
где наш расчислен час, где алчет грудь меча,
где нынче огнь да меч пошли плясать на площадь -
дай опоздать на час, на оборот ключа.

Дай опоздать, укрой в тугие травы тело -
с изнанки розов мир - ни судища, ни ков...
Но стынет кровь воды в сети земных артерий,
В страданиях земли сгустившаяся кровь.

Вода снедает брег, вздувает мякоть хлеба,
вода стоит стеной, как войско при дверях...
И близость этих вод затмила близость неба,
которое есть твердь. Мы все в его сетях.

В тугих сетях. Прости. Движенья неумелы.
Я ничего не спас: все - влагой из горсти,
когда пал с неба огнь и свет истек вдоль тела,
вдоль тела твоего, столь узкого в кости.

Я ныне побежден сияньем и круженьем,
я снова побежден: пред небом каждый нищ...
Как ландыши невест в цветастой вздутой пене,
как лебеди ладей, плывут гробы кладбищ.

Всех плывших на плоту, что был сплетен так слабо,
крест-накрест вервие - как пала твердь на твердь,
всех плывших на плоту, когда разверзлись хляби,
крест-накрест вервие сплетает ныне смерть.

Потоплены водой, как войско фараона,
с незримых колесниц не в силах соскочить,
мы все уснем в ночи, навеки в стылом лоне.
Как рыбы глаз твоих, мы все уснем в ночи.

ПЕСНЬ О ДВОЙНИКЕ

Сны стережет мои двойник мой, как собака,
за зеркалом любым. Кто сотворил меня,
тот сотворил его, створожив млеко мрака,
и приковав ко мне с приказом: "охраняй".

Он ускользает прочь от взглядов и объятий.
Вся соль моей слюны его не обольстит.
Он - плоти серый пепл под серым пеплом платий.
Он ускользает прочь водою из горсти.

Я изнываю днем, но пробуждаюсь ночью,
и всякий час, пия веселие свое,
я облекаюсь им - легчайшей оболочкой.
О, мизерный ущерб - и яд на острие!

В тех изнуренных снах удушья губы сладки,
влажна любая ткань от тления и роз,
искусно сплетены предвечной пряхой прядки
и пепельных волос, и угольных волос...

Я фарисей, прости. Я знаю: ничесоже
превыша сотворить мирскаго слития
нам, узникам родства и человечьей кожи.
Ты рекл еси: "война", мой зов в себя прияв.

Ты рекл еси: "война", - ответствую: "не ныне!"
Лишь пустота в горсти без ста перстней сребра...
Нагие имена в отринутой гордыне
и - чет ночных речей, рук четырех игра.

Влеки себя, влеки к порфире и ко древу!
Влеки себя, влеки, звеня, как медь о медь!
Влеки себя, влеки на нерест, после - в невод!
Влеки себя, влеки, лелей малютку-смерть!

ПЕСНЬ О ЕРЕСИ

Кто из нас тебе, сердце, цепей не ковал?
О слепая стрела, что целует не целясь!
Облеченным во млеко и мультиметалл
пить елей вожделенья и есть эту ересь.

Тот, чья бирка - Сибирь, тот, чей взор бирюзов,
наг не нам, но иного наречия инок,
в вокализах вокзалов узнает ли зов
безымянных бегуний, бегоний, бегинок?

О сестра моя страсть, бойся серых сутан!
Но не "чу" твоя ночь, не рабы твои рыбы.
О сестра моя смерть, волоки, неустан-
но меня волоки ко веселию, ибо

как дитя в животе, меня носит тюрьма.
Царь-косец сорных трав серпием лунной ночи
оскопил нас всех скопом. Тьма тем. Терема
и тьма тел - а ты жди, жги свечу свою волчью...

Этих волн Вавилон, этих войн Иоанн,
восписуя властей рукокрылые лики,
убиенных в белье беспечальных полян -
лги - подобная боль безглагольна же. Либо

опознав, назови средоточием рек
ту одну; в ее водах - искомые взвеси;
белый меч ее тела лежит поперек.
Свято имя ее Ты же, господи, веси

* * *

Мир ветшает, как рубище -
о Иоанн, напиши!
Сладкий вкус; сводят скулы слова -
видно, стоит спешить...

Лакируя рекламы Вселенской Любви,
мы лелеем мечты о Великой Войне,
религиозной войне.
Истязуемы вервием времени, мы не взыскуем вовне.

Веселей: все вперед
на вороном коне -
смерть раскинула сети, но сети скудны -
никого никогда не уловят вполне.

Это вальс: о возлюбленный мой, веселей -
ловчей сетью и лакомой снедью
летим все по той же петле...
Мы - две пули в стволе.

Веселей, ибо нас
погребли, как зерно,
и мы сами в себя проросли,
там, в Зеленой Земле.

Этот нож занесен,
но в кустарнике агнец
трепещет: еще один раз
твой удар минет нас...

Окрещенные в море
щедрот - веселей,
все вперед и вперед, мимо месива
мнимых смертей...

Веселей: ночь возносит
серебряный серп -
(О, последний приход -
налегке, без осляти и верб!)

Веселей, ночь врачует нас
звездной слюной,
ночь тебя обернет
пустотой своей, как простыней.

О, погладь мои бедра,
возлюбленный мой!

Но тела, что расплавлены
в тигле любви
вновь и вновь восстают
в том же лоне для тех же ловитв...

Веселей: пой, как петел,
пляши, как Давид -
мяч из перьев летит
из зенита - в надир, из надира - в зенит!

Веселей - если это
есть ты и есть я,
погляди, как протянется длань,
как блеснут острия...

ВТОРАЯ ПЕСНЬ ОФЕЛИИ

Зачем вы уснуть мне дали
с тугим рыданием в горле?
В ладонях моих миндальных
три стебля полыни горьких.

На волнах стеклянно-твердых,
на лезвиях трав, нагою?
Река обернула бедра
серебряною фольгою.

В воде живой и мертвенной,
в кувшинках светлей голубок
вздувается белой пеной,
кружится кружево юбок.

О песня в моей гортани,
что стала речною тиной!
О ветер ночных скитаний,
что замер, врасплох застигнут!

В венце изо льда и тени
плыву, как форель на нерест
и зрак вбирает олений
мою неживую нежность.

Скажите вашему гостю
о смерти, ставшей водою -
пусть черпать приходит горстью
густеющее снадобье!

Так пели ее браслеты
на тонких костях скелета,
и мертвый младенец в лоне
свирелям внимал зеленым.

* * *

памяти Григола Робакидзе

Ищешь меня? Я рядом,
на расстояньи ладони...

Никогда, Христе Боже,
мне не быть виноградом -
узоролиственной тенью,
сизым ягодным зраком.

Виноградные лозы
в тугих обьятьях сжимают
подпорок мертвые колья
с неистовой, истовой страстью.

Раздутые губы ягод
целуют ступни, что их давят...

Все-то мое веселье
ходит, ходит кругами,
цепью гремя, как собака -
цепью долгой, короткой.

Будто тень моя бродит
у смертного брачного ложа -
ближе, ближе подходит,
а полог тронуть - не смеет...

Не ищи меня рядом,
на расстояньи ладони...

Никогда, Христе Боже,
мне не быть Твоей флейтой -
я слышу голос той флейты,
и, значит, сам я - не флейта.

Когда человечьи руки
с нечеловечьей тоскою
флейту к губам подносят,
смолкают ангелы в небе.

Смолкают ангелы в небе
и бесы во тьме преисподней.

Я хочу умалиться,
уместиться в любой ладони...

* * *

Я ухожу в глаза свои и смотрю.
Утро.
Каменоломни любви.
Ревель. Ливень.

Кто мне отверз уста острием,
Кто изувечил?
Губы мои кривою иглой
Сшейте обратно.

Ты говоришь, ты жил всегда,
Я ж - не жил вовсе.
Я обучусь. Ночь или час?
Лилий гирлянды...

Это - коллекция колесниц,
Роз не для взора.
Пульс пустоты; узор на ковре
Кровотворенья...

* * *

Лакомлюсь красками пира,
Презирая вино и пищу.

Играю с ножом. Но железо
До сердца никак не достанет.

Раздеваюсь. Жду, пока включат ток -
Не включают. Все тщетно.

В каждом зеркале все мое же лицо
И моя же кровь во всех ранах....

Целуя тебя, за неименьем иного неба,
Утопаю в месиве рук и губ, ран отверстых.

Если б мы были с тобой
Два обрубка - калеки,

Чтоб не руками касались друг друга,
А только культями,

Чтоб вместо губ в поцелуе
Сливались кровавые раны,

Чтоб вместо пальцев
Сплетались железные крючья...

Не то. Все неверно.
Мы все выдыхаем фантомов, и эти фантомы

Играют на чет, и кожу меняют на кожу,
Глаза - на глаза, и губы меняют на губы...

Проснулась целой
Пятилучевой бронзово-смуглой звездой,
Власы извитые...
Слишком целой,
Чтобы принять
Что-либо...

ОТРИЦАРСТВО

Господин,
я ведь прошу только слово.
Безoбразное, оно дышит, где хочет,
а я не дышу нигде.

Я - астматик, размечающий
карту своего мира
порожними обертками
Твоих лекарств.

Мои накрашенные ногти
делают руку похожей на руку мертвеца,
которой вор освещает себе дорогу
в доме, где все крепко спят...

Но когда я стану Твоей,
во мне умрет отрицарство,
хрупкие его соборы,
что растут вниз, как сталактиты.

Отрицарство!
Отрицарство мое!
Отрицарство...

ПАСХА

Видишь ли, ветер, глядя окрест,
то, что не различу -
поцелованный любовью крест,
миг, что похож на свечу,

смертью разомкнутую смерть,
камень, расколотый врозь...
Ты ветер: ветру легко лететь.
Я персть: в этот прах я врос.

Времени семя ты бросил, ветр,
в землю сухую мою,
и каждую ночь я плачу, как Петр,
аки петел, пою...

Что принесу я в праздника час,
кроме ничтожных слов?
Страстью створоженную кровь,
мертвый и зрячий глаз?

Но двери распахнуты, воздух чист,
выбелен брачный чертог...
И в каждой почке трехпалый лист
неслучаен, он знак: то - Бог.

* * *

Целый день брожу, взыскуя взором -
- лица, все лица...
И простые есть, и золотые
сундучки для ангелов божьих.

Как дитя песок из горстки в горстку,
пересыпаю фразы -
одно слово упадет, как камень,
а другое поплывет, как рыба.

Словно скряга пестрые каменья,
лелею взгляды:
мокрый нефрит зеленых,
(а черные - те как колодец!)
и серые, серые с перламутром -
все никак я их не запомню
и все никак не забуду...

Так бы все ходила, глядела,
собирала, складывала в сердце,
только тесно в сердце, так тесно -
пусть скорей оно разорвется.

***

Когда он смесью праха и слюны
коснулся век моих, отверстых праздно,
мне показалось: два резца алмазных
в зрачки вонзилось. Заворожены,

взирали люди и средь тишины
"Назад, во тьму!" - я возопил безгласно -
"За что меня ты сделал столь несчастным?
Как страшно зрячие одарены!"

А мир язвящий с каждым новым взглядом
вливался в очи смертоносным ядом.
"О девственность! О сон во тьме ночной!

За что, за что ты так меня обидел?"
Все вглядывался я, и все не видел
жестоко поступившего со мной.

I

Юрию Стефанову

Жизнь - герб на щите, но смерть есть суть ремесла.
Зрит жажду джихада в лазури John of the Cross.
Спи: сладость во снах - сонм звезд, несть им числа...
Днесь слово Рыбь бысть, ребус родства, риза из роз.

Роза - крест соловья: я не стяжал бисер иной.
Чай черных ночей; в чаше черепа - небеса...
Ты заключи, Господи, брак между мною и мной.
Нож уст Твоих остр, Господи; Ты это сказал.

Вскрыв вены Невы, льдом по весне шли на залив...
Боль: лги, но глаголь; глав влага в глазах...
Иль голубь: ветвь в клюв - лети, взыскуй корабли!
Нож уст Твоих остр, Господи; Ты это сказал.

Пусть труп мой несть меч, шепчет весна "амен" мечам,
Пусть пес я - Ты благ, брось крохи и псам...
Я положу Тебя, яко печать (и - встречать палача!)
Нож уст Твоих остр, Господи; Ты это сказал.

Где есть семь церквей - им напишу, как Иоанн,
Что Алой и Белой, двум, не перевиться в гербе...
Взрежь звездами зрак, грудь изукрась узорочьем ран -
Изувеченным ртом смеясь, спою славу Тебе.

II

В тебе мне явлен Он. Над нами - морок плена.
Власы иссечены, и губы запеклись
Все в том же молоке все тех же вожделений,
И человечий плод выходит - кровь и слизь.

И небо хочет пасть, дабы не зреть наш танец,
И тело хочет пасть на тот гончарный круг...
Кровоточащий ком... На глину ляжет глянец,
И некто снижет нить из глаз, сердец и рук.

Опять - не ближе тел. Не дальше снов. Так просто -
Лишь чуть чужей моей в руке дрожит рука.
Мы всходим вновь и вновь на шаткие помосты,
Где каждый нищ и наг, и в каждом - та река.

Осинный кол любви и копие закона
Скрестили при вратах немые сторожа...
Яви свое лицо, как список той иконы.
Глаза твои светлы, как лезвие ножа.

В тебе мне явлен Он. Все то же, та же прорись.
Он виден сквозь тебя, как небо за окном.
Не бойся ничего, в руце Его покоясь.
До срока будет спать в земле твое зерно.

III

ДИАЛОГ

"Вскую взыскуеши, сестро?
Холод; все выстыло - страсть..."
"Рекл еси: аз есмь меч острый,
Лучшая ловчая снасть..."

"Север; рев ветр; Петербурга
Небо, гранит и слюда -
Коим безумным теургом
Заклят, я вызван сюда?"

"Вервью свивалась я, брате,
Татем пласталась в нощи..."
"Зриши - оружные рати
С неба; все в розах плащи..."

IV

МАЛЕНЬКАЯ НОЧНАЯ МУЗЫКА

Диптих: "Луна - собака" - а ты не тронь, не буди.
Аз есмь и Петр и петел, и град и верт.
Только гляди - горит, горит на груди
Камень, егоже зреть никому не след.

Вскую мне врач, ведь сама я меч? Все одно,
Что Муравьиный Лев мне, что львиный ров...
Тот невиновен, кто хотел стать вином
Для тебя, но его превратили в кровь.

Смерти же серп бысть обоюдоостр -
Ведь даровавший жизнь и берущий, Он
Давит "delete" и чувствует жала ос,
Словно окурки гася о свою ладонь...

"Радость, усни: над тобою споют псалом
Семижды семь и ты станешь ель и(иль) клест..."
Град Петельбург инфернальным инвентарем
Руки воздел, как черный на белом крест.

Я бы уснула, да, вишь, волчина-ночь
С той стороны стонет, все несыта...
Отче Олеже, зри, яко блудна дочь
Ловит в реке рукой Осетра-Христа!

Жизнь пускается в пляс, где вброд, где вплавь, наискось -
Черноризный Рыбарь, червонозлатая Рыбь...
Выметен мой чертог: восходи же, гость!
Падаль и ладан, я веселюсь до поры.

V

Я говорю тебе истинно: между тобою и мной
Нету отныне ни пропасти, ни шва, куда лезвие внидет...
Леса меж рыбарем и рыбью натянулась: постой -
Зрячий да не увидит.

Это - жизнь - проходящая, переходящая вброд
Иордан, обращенный вспять, не замочив свое платье.
Спи: над весельем твоим боле ничто ножа не взнесет.
Тела не примут объятья.

Обладающая подобием голоса, вопля "аз есмь!",
Подобием обладания, подобьем подобия тоже,
Я говорю тебе: сколь ни сплетай объятия здесь -
Будешь чужее, чем кожа.

Тело - разбитая форма, обитель, что ныне пуста.
Вздутые губы воды и взгляд, что острее кинжала.
Я подниму тебя на руки, как Христофор младенца Христа
Среди воздетого вала.

Люди. Какие-то люди. Как зелен твой плащ! Как в бреду.
Небо падет на город сегодняшней ночью...
Спи: я зарою тебя под акацией в этом саду.
Я схороню тебя молча.

1997 - 1998

* * *

Моя радость
ах, я знаю: недолго ты будешь со мной...
я мешу свое тесто
я пишу эти тексты
я назад оглянулась: отныне я столп соляной.

Моя радость
ты приди, упокой мои сны
я точу молоко
да по капле в жестяную миску луны

Моя радость
влей же силу свою в мои нервы и вены
я хочу быть неверной
и невинной
и все это одновременно...

Моя радость
припади к этой ране губами и вытяни жало
оставляя лишь сладкую жалость
Нам осталось немного -
кто отточен отчаяньем, тот остриём проникает до самого сердца

Что там - белое ядрышко Бога?
Черви смерти?
Кто из нас хлебодар, моя радость, а кто виночерпий?
Где те черви?

Моя радость
так приди, разожми же мне лезвием зубы,
влей три капли вина и я снова свободна.
Кто сложил эти камни так ловко и грубо?
На стене этой кровью начертано слово "сегодня"...

* * *

Я уношу тебя на коже и под ногтями.
Я уношу немного тебя в своем лоне.
Я ухожу по следу себя вчерашней.
Чтоб нанизать наши ночи, как будто четки.

Каждый хватает кусок, что сумеет вырвать.
Новая тень на новом углу ожидает.
Все мы - предтечи тех, кто придет за нами,
и наклоняемся, чтоб развязать их обувь.

Раньше я думала - вот, он отпустит руки,
возлюбленный мой, от меня и я рухну наземь -
разве смогу я дойти до угла, где меня ожидают?
Вот я иду, веселясь, до угла, где меня ожидают...

* * *

Воздух, пахнущий гниющими водорослями,
вливается в гниющие легкие
туберкулезных больных,
чтобы от соли и йода
им стало чуть легче,

и флотилия железных кроватей
на берегу моря вот-вот поплывет...

Дай мне одну недозрелую смокву,
одно лишь ядрышко твоего ореха!
Вот-вот я начну понимать, в чем дело...

КНИГА НЕБЫТИЯ.

отрывок из поэмы

...Упрячь лицо травой секущихся волос,
ляг навзничь и плыви, тони в несвязных грезах,
ладонью стиснув член - как мир с изнанки розов!
Ты не видал гробов, ты слышал мало гроз!

Так пой, как соловей поет в груди пустой,
как скрипка над землей, пленительной и мертвой,
и руки обагри трепещущею жертвой,
пускай они в крови - безгрешен голос твой.

Что жизнь? Она язвит, как власяница, жизнь.
Укус ее цепей - лишь поцелуй, и пусто
в сетях ее... Смотри, вот здесь - биенье пульса,
нащупай меж ключиц и губы приложи.

Ткань шелестит о ткань; чет-нечет, снова чет;
извечный механизм, изрывы речи сиплой;
цепляет крест за крест, и вот тела - клепсидра,
а в ней песок секунд стремительно течет.

О нет, не оставляй, твори безумный жест,
кощунствуй и калечь затверженную тему,
зубами изорви ворованное тело,
но нет, не оставляй, пока мы те, что есть.

Мы пьем друг друга, пьем. Скорлупы тел тесны.
Рассвет; сужайся, зрак, пой, окаянный петел!
Казенное сукно. На одеяле - пепел.
На ложе пепла спать... Уснуть и видеть сны...

Над островком земли, ничейной и нагой,
бессмертная теперь, взлетаю, словно птица.
Ты как под снегом спишь - измученный убийца,
закланное дитя, поруганный святой.

Восхищен, может быть, в одну из тех высот,
где Овен и Телец зрачки твои хлестали,
ты спишь под простыней из хладной лунной стали,
ты руки разбросал, как крест наоборот.

Потопленный матрос, где лоции твои?
Текучий пепл волос блестит, острижен грубо,
шевелятся во сне обметанные губы
и бледный лоб - как гипс в заржавленной крови.

И, словно от огня глаза прикрыв рукой,
приблизившись к одру, как плачущие жены,
я вижу - нет его. Лишь смятые пелены
и мертвый стылый лик, как будто гроб пустой.

Он умер! Не украсть сомкнyтые уста,
жемчужно-белый лоб, и пенье кровотока
в сети прозрачных вен - а ночь, а ночь жестока,
придет, падет на грудь и воет, несыта.

Кто изваял тебя, о стонущий во сне,
кто выткал вязь словес, любви зловещей повесть?
Ведь я не человек, я зеркало, я прорись,
начертанная им на гипсовой стене!

Чья призрачная месть настигла нас? Молись!
Разомкнутая смерть, распахнутое ложе
и бог - хромой Гефест, ковавший меч и ножны...

Я тени созову возлюбленных своих.

Возлюбленные мной, ядите плоть мою,
явившись на призыв неистового тшёда, -
я соберу вас всех, как нить янтарных четок,
как роза и лоза, я всех вас перевью...

Скрещение осей, полярной ночи брег
и хоровод светил в нерасчислимом беге...
Ты тяжко полз сюда, окровавляя снеги -
отсюда ты уйдешь, не приминая снег.

* * *

Если мучит тебя неизбывный плач
забери забери мой стеклянный ключ
это Божий свисток Божья дуда
где играет Бог там нам не играть никогда.

А на той стороне
твой брат глядит на мою сестру
все острей и страшней
видишь танец их искривленных рук

Пока они следят
нарисуй для нас миниатюрный ад
ты испанский гранд ты господин богослов
я заплаканная Рахиль я толковательница снов

Пробеги по моим позвонкам
как по лестнице Иакова в небеса
видишь тех кто там
они дышат на каждом крыле глаза

Мне на шею повесь
на цепочке сапфировую смерть
саламандрой плясать буду в сердце твоего огня
пусть матрос ступивший на неба твердь
словно лодку ногой оттолкнет меня

любишь меня в море спрячь
стеклянный ключ от клетки грудной
слышишь древний плач
море море вода подо мной

тело мое ковчег изо льда
ты Тристан я Изольда
заколдованный перстень зарытый клад
смерть
где твое жало
ад
где твоя победа

* * *

Постелило веселье для боли
золотые простые постели.
Все распалось в руках моих, Боже!
Расскажи про Миндальное море.

Все распалось в руках Твоих, Боже,
растворилось в глазах твоих, Солнце,
разбежались круги по асфальту,
раскатились цветные колеса.

Я стрела, отклоненная ветром,
за секунду, за скрупул от цели,
я трава, что легла под косою,
под преострым серпом твоим, сердце.

В мире есть те, кто видит и слышит -
те, кто видит Миндальное море,
ибо есть они Ухо и Око -
те, кто слышит Миндальное море,

кто пойдет по палимой дороге,
чтобы пасть возле врат Твоих царских,
обжигая ступни о железо,
в убеленной, растерзанной ризе.

Постелило веселье для боли
золотые простые постели...

* * *

Как река на серую утку
как дорога на подорожник
ты глядишь бессмертными глазами
на смертные мои губы

Знаю я: и ты меня любишь,
как Иосиф - жену Потифара
(если б не любил ее Иосиф,
не было с Иосифу чести).

Говоришь ты: "Будь у меня руки,
или сто рук, как у Шивы,
никого я не прижал бы к сердцу,
кроме тебя, моя радость".

И от твоей любви бестелесной
сама себя понесла я во чреве -
хожу, как рыба, проглотившая перстень,
или кит с пророком Ионой.

ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ.

...Если спрятаться быстро,
закрывая глаза,
оплетая затылок кореньями стиснутых пальцев -
то быть может, быть может
они не найдут нас.

Если долго бежать
по ступеням, и выше -
к подножию трона,
клочья слов оставляя на каждой ступени,
и долго катиться
обдираясь о ребра времен,
замереть в интервале...

Если нежное время,
что целует нас в лоб,
что влагает нам в раны персты,
называет по имени,
когти в хребет запускает,
окровавить своим еле видимым следом
то быть может, быть может...

Если каждое слово
надкусить,
языком узнавая миндальную горечь,
и одно обласкать, а другое отбросить -
то быть может, тогда...

Если все рисовать,
все себя да себя,
да на теле земли да движеньями боли,
движеньями дрожи -
даже небо устанет...

Только я не ступлю
на волшебно-непрочный сей плот,
на крыло слюдяное,
не приду посмотреть,
как меж сушей и баркой твоею
все ширится,
ширится,
ширится море...

2. Я себя приношу
на алтарь, что расколот, расколот.
Я себя отдаю
мертвецам, что танцуют, танцуют.

Я теряю себя -
это истинный путь к обретенью.
Я теряю Тебя -
это истинный путь к обретенью.

По свечам, что слепы,
по очам, что навеки туманны,
по извечному гетто,
где воздух источен, как сито.

Ясным солнцем скатиться
в кристаллу подобное море,
воском расплавиться
в божьих раскрытых ладонях,

алой точкой сокрыться
за гранью полярного круга,
серой тенью вернуться
в миры, сопряженные тесно.

Я уйду горевать
над сосудом с расколотым горлом,
я уйду танцевать -
так Давид не плясал у ковчега.

Это - шелковый путь,
на котором никто не заменит,
это - шелковый путь,
на котором никто не догонит!